Нехаева С. В. Картины нравов средневекового студенчества: развратники, насильники, прелюбодеи // Вопросы всеобщей истории и историографии. Сборник научных статей памяти проф. А. В. Эдакова / Отв. ред. К.Б. Умбрашко. – Новосибирск: Изд. НГПУ, 2006. – С. 139–170.
Nekhaeva S.V. The scenes of the medieval studentsʼs mores: fornicators, rapists, adulterers // Questions of a General History and Historiography. Collection of articles in prof. A.V Edakovʼs memory / Ed. by K.B. Umbrashko. ‒ Novosibirsk: NSPU 2006. ‒ P. 139‒170.
Средневековые христианские богословы не особенно жаловали студенчество. О слушателях университетов они писали мало и в основном в критических тонах[1]. В проповеднической и вероучительной литературе школяры подвергались беспрестанным нападкам: их обвиняли в распущенности, моральной нечистоплотности, склонности к пороку и насилию. «Они бегут в Париж, – говорил один из проповедников XIII столетия, – чтобы поучиться свободным искусствам, в Орлеан – классической литературе, в Салерно – медицине, в Толедо – магии, но нигде не учатся хорошим манерам и принципам морали. … Где бы ни появились школяры, всюду несут они раздоры своим драчливым нравом. По дорогам эти люди идут вооруженными, вторгаясь в дома горожан, насилуют женщин. Друг с другом они вечно ссорятся просто так или из-за женщин, убивают один другого кинжалами. Часто они устраивают на ножах столь бурные потасовки, что и вооруженные кавалеры отступили бы»[2].
Но можем ли мы доверять таким высказываниям? Не впадали ли проповедники в крайности, не допускали ли явных преувеличений? Ведь, одержимые желанием искоренять нечестие, они умели искать и находить порок повсюду. Действительно ли слушатели университетских школ столь мало считались с нормами христианской морали? Вопрос не праздный, если учесть, что в средневековых университетах долгое время не существовало иных стимулов к обучению, кроме бескорыстного стремления к знаниям, желания окунуться в живую интеллектуальную среду. Показательно, что при знакомстве с университетскими сочинениями обнаруживаются совершенно иные студенческие типы, вовсе непохожие на те, что бытовали в проповеднической литературе. Перед нами проходит череда прилежных учеников, добропорядочных христиан, беззаветных тружеников, готовых ради служения науке на любые жертвы. «Школяр это тот, − утверждает преподаватель права XIII столетия Мартино да Фано[3], − кто, исполненный добродетели, трудится, не покладая рук, … учеба для него не бремя, а награда и благо, сладостное усилие, …даже ночью он, подобно работникам других специальностей, ни на минуту не забывает о своем предназначении и стойко несет свои обязательства»[4]. С ним во всем солидарен его современник, парижский профессор Иоанн Гарланд. Своих учеников он называет не иначе как «новобранцами неподкупности, солдатами чести, капитанами мира, людьми благочестия»[5]. Но, доверяя таким высказываниям, не становимся ли мы снова жертвами самообмана? Быть может, перед нами простые риторические штампы, словесные экзерсисы, призванные демонстрировать изящество письменной речи? Какой из этих двух образов − добропорядочного труженика или распущенного повесы – наиболее отвечает исторической реальности, и насколько оправдано их противопоставление друг другу?
Ответить на эти вопросы не так-то легко. Учитывая состояние источников, можно с уверенностью сказать, что в ближайшее время история средневековых студенческих нравов вряд ли будет написана. Ведь материал для нее приходится собирать буквально по крупицам − из университетских анналов, школьных трактатов, богословских сочинений, сборников предписаний и наставлений школярам, проповедей, писем и т.п., причем ни один из этих источников нельзя назвать в полной мере репрезентативным[6].
О сомнениях в надежности свидетельств проповедников уже говорилось выше. Что касается средневековых педагогических трактатов, то, многие из этих сочинений вышли непосредственно из университетской среды, и их можно считать источниками вполне достоверными[7]. Однако средневековые педагоги мало писали о повседневной университетской жизни: теоретические вопросы воспитания и обучения интересовали их гораздо больше реальной жизненной практики эпохи. О нравах и обычаях школяров они заговаривали, как правило, лишь тогда, когда обращались к проблеме дисциплины. Дисциплину средневековые педагоги считали одним из важнейших условий успешной образовательной деятельности (между знанием и добродетелью усматривали непосредственную связь), о ней писали много и охотно[8]. Однако при этом авторы педагогических трактатов крайне редко выходили за рамки общих рассуждений: они размышляли не столько о поведении своих учеников, сколько о греховности человеческой природы вообще. Даже практики от образования часто ограничивались в своих трудах простой констатацией факта испорченности школяров и перечислением различных присущих им пороков. Набор их был, как правило, стандартен и целиком укладывался в традиционную систему семи смертных грехов[9]. Так болонский преподаватель грамматики и риторики Буонкомпаньо да Синья (20-ые гг. XIII столетия) утверждал, что, согласно общему мнению, студенты наиболее подвержены таким порокам как пьянство, обжорство, игра в азартные игры, мотовство, алчность, непостоянство, обман, распутство и «содомитское горение»[10]. Попробуем остановиться для начала лишь на одном из них − пороке похоти. Поговорим о развратниках, насильниках и прелюбодеях.
В этом нам помогут учебно-дидактические, эпистолярные и документальные материалы. Среди первой группы источников наибольший интерес представляют студенческие словари. Они составлялись в помощь школярам, изучающим латинский язык. Ценность таких источников в том, что они содержат множество диалогов, отражающих самые разные стороны жизни студенчества[11]. Разнообразные по тематике, эти диалоги представляют собой живой срез университетской действительности. Их изучение открывает широкие возможности реконструкции принятых в студенческой среде моделей поведения (в том числе, и в сфере межполовых взаимоотношений)[12].
Большой информативностью обладают источники эпистолярные. Однако подлинные письма школяров и преподавателей – сравнительная редкость. В средневековую эпоху мало кто создавал самостоятельные эпистолярные опусы, даже образованные люди предпочитали пользоваться уже готовыми образцами. Такие образцы можно в изобилии обнаружить в составе учебников по риторике (последние часто содержали практическую часть)[13]. Порой собранные здесь экземпляры писем вырастали до размеров настоящей коллекции. Даже если учесть, что многие письмовники составлялись в сугубо образовательных целях (обучить приемам письма и искусству красноречия), они интересны для нас типичностью воссоздаваемых здесь жизненных ситуаций.
Существенную помощь в изучении студенческих нравов могут оказать также источники документальные. Среди них следует выделить статуты (факультетские, коллегиальные, городские и проч.), университетские административные книги (они содержали распоряжения администрации), анналы наций, постановления ректорских судов, акты городских и епископальных судебных курий. Однако возможности использования документальных источников также ограничены. Некоторые их них не сохранилась вовсе, другие дошли до нас лишь в отрывках. Значительная часть документальных источников до сих пор не введена в научный оборот, и работа с ними сопряжена со многими трудностями (так актовые материалы, в которых фигурируют имена студентов, зачастую приходится выбирать из огромного числа судебных и нотариальных протоколов − задача, порой посильная только целым институтам)[14].
Все же на основе имеющихся в нашем распоряжении данных (главным образом, итальянского происхождения)[15] можно составить о нравах и обычаях школяров некоторые общие представления. В том числе это относится и к такой малоизученной сфере студенческой жизни как сфера межполовых взаимоотношений.
Известно, что в средневековую эпоху молодые люди, как клирики, так и миряне, допускались в университеты лишь при условии безбрачия. Соответствующие предписания можно обнаружить и в папских рескриптах, и в уставах студенческих коллегий. В университетских статутах о необходимости соблюдении целибата говорится не всегда[16], но независимо от того, прописывалась ли данная норма в уставах, обычай предписывал её неукоснительное соблюдение, и большинство школяров предпочитало оставаться холостяками. Когда в одном из письмовников XIII столетия родители просят сына-студента вернуться домой в Сиену для того, чтобы жениться на знатной даме, тот отвечает, что «глупо оставлять университет из-за женщины, ибо жениться можно всегда, а знания, один раз потерянные, не восстанавливаются»[17].
Поскольку знание долгое время оставалось достоянием исключительно клира (не случайно, в средневековых текстах слова «клирик» и «ученый» часто употребляются как синонимы), в университетской среде широко бытовало представление о несовместимости брачного статуса с занятиями наукой. В одном послании из письмовника Буонкомпаньо жена уговаривает мужа-студента отказаться от посещения университета и вернуться к ней, ибо она «молода – и женщина». Если школяр не сделает этого, то она будет считать, что её супруг «изучает нечто весьма далекое от Кодекса», и придется тогда и ей «обратиться к чему-нибудь, навроде Дигест»[18]. Письмо это написано явно в сатирическом тоне. В другом подобном послании автор убеждает своего женатого друга-студента как можно скорее вернуться домой; он бурно веселится, объясняя горемыке, что его жена «слишком стройна и красива, чтобы возжигаться только от огня святого Духа»[19].
Хотя первые достоверные случаи женитьбы школяров известны уже с конца XIV в., вступление студента в брак еще долго рассматривалось как деяние аморальное, позорящее звание ученого человека. Общественное мнение было на этот счет довольно категоричным. Так в венских матрикулах XV столетия против имени одного артиста сохранилась довольно красноречивая по своему смыслу пометка: «впав в безумие, женился». Студент Гейдельбергского университета, заключивший брак в 1398 г., решился сделать свой поступок достоянием гласности только после получения ученой степени.
В XV в. запреты на вступление в брак студентов постепенно стали изживаться. Раньше всего официальное разрешение жениться получили медики (в Парижском университете с 1452 г.), позже этого добились юристы и артисты[20]. В итальянских университетах в конце XV вступление студентов в брак уже не было редкостью. Здесь некоторые школяры, особенно из числа знатных и богатых, не только не скрывали факта своей женитьбы, но сами оповещали об этом университетскую администрацию. Так из письма одного слушателя флорентийского университета мы узнаем, что его сокурсник устроил по случаю своей будущей свадьбы пышный банкет, на который были приглашены многие доктора, студенты и именитые граждане города[21].
Все же в массовом масштабе обычай безбрачия школяров сохранялся в университетской среде на протяжении всего средневековья. Особенно долго запрещалось вступление в брак ректорам (в средневековых университетах эту должность часто исполняли студенты)[22] и членам студенческих коллегий[23].
Однако трудно поверить, что даже придерживаясь обета безбрачия, школяры действительно сторонились женщин. Как строились их взаимоотношения? Было ли для студентов сексуальное воздержание нормой или, напротив, отклонением от общепринятых стандартов поведения? Насколько широко бытовали в студенческой среде адюльтер, внебрачное сожительство, сексуальное насилие и другие маргинальные формы брачно-сексуальных отношений? Как часто студенты прибегали к услугам проституток? В настоящей работе предполагается рассмотреть студенческие нравы в сфере отношений между полами, а также вопросы их общественной регламентации. Причем, хотя понятие «нравы» включает в себя не только принятые в данном обществе образцы поведения, но и санкционирующие и обуславливающие их моральные установки, принципы, ценности, потребности и интересы, акцент будет сделан на исследовании именно поведенческих модусов. Речь пойдет не о стереотипах мышления, а о реальной жизненной практике эпохи.
Практика эта, как показывает изучение источников, существенно отличалась от моральных норм и предписаний. В повседневной жизни слушатели университетских школ не только не сторонились женщин, но, напротив, проявляли к ним живейший интерес. Отказываясь от брачных уз, они вовсе не связывали себя строгими нравственными предписаниями. Не случайно, в одном из писем родители упрекают своего сына-студента, обучающегося в разных университетах уже более 28 лет, в том, что его удерживает вдали от родных мест вовсе не любовь к наукам, а тяга к удовольствиям. Школяра призывают вернуться домой, «пусть даже и без ученой степени!»: ведь он «уже приблизился к такому возрасту, когда тот, в чьей крови Венера возжигает огонь, становится смешон»[24].
В студенческой среде широко бытовали флирт, ухаживание, любовные интрижки (не случайно, подобными сюжетами так богата средневековая и ренессансная новеллистика![25]). Знакомства с женщинами чаще всего происходили в общественных местах – в церквях во время служб, на проповедях и праздничных богослужениях. Стремясь добиться благосклонности противоположного пола, школяры пускали в ход весь арсенал любовных средств: томные взгляды, вздохи, воздушные поцелуи, галантные комплименты, двусмысленные намеки, фривольные разговоры и грубые шутки. «Знавал я одного молодого человека, дерзкого и тщеславного, − пишет болонский преподаватель права Одофред (XIII в.), − который по целому дню не открывал книг, а шлялся без дела, глазея на женщин. Проповеди он посещал не для того, чтобы (лучше) изучить теологию, а лишь затем, чтобы повидаться с какой-нибудь дамой. А потом ночью … учился без света»[26]. Из рассказа студента Роллона (персонаж из немецкого словаря-учебника конца XV в.) мы узнаем о том, что во время обучения в Гейдельбергском университете он не пропускал в городском соборе ни одной службы, и вовсе не из особой религиозности. Просто в соборе Роллон виделся с избранницей своего сердца – некой дамой, к которой испытывал возвышенные чувства[27].
По свидетельствам городских хронистов, студенты часто устраивали после служб веселые развлечения. Чтобы привлечь к себе внимание девушек и замужних дам, они играли на музыкальных инструментах, пели и плясали прямо в церковных дворах. Об этом рассказывает в частности в своей хронике болонский горожанин Джованни Вирджилио. С возмущением он пишет о том, что в университетских кварталах Болоньи «Амур − самый почитаемый из всех святых»[28].
Любовные интрижки школяров нередко приводили к ссорам и дракам. Столкновения из-за женщин (и даже убийства на почве ревности!) происходили как между самими университетскими слушателями, так и между студентами и горожанами. Вот лишь один яркий пример. В 1293 г. студент-парижанин, вооружившись ножом, напал в болонской таверне на пекаря. Свой поступок он объяснил тем, что пекарь строил куры некой Чечилии (между прочим, замужней даме!), которую школяр, по его словам, «любил больше жизни»[29].
Отношения студентов с женщинами отнюдь не отличались чистотой и целомудрием. Платонические воздыхания были им, по большей части, чужды. Нравы подавляющей массы школяров едва ли возвышались над грубой чувственностью, а порой граничили с откровенным бесстыдством. Доминирующим типом любовных отношений в студенческой среде были не возвышенные романтические чувства, а земная телесная любовь. В документах эпохи сохранилось немало свидетельств вступления студентов в греховные сношения с горожанками – матерями семейств, служанками, прачками, монашками и т. п. Адюльтер был в университетских кварталах явлением обыденным. Так в 1267 г. жену одного болонского миниатюриста обвинили в любовной связи со студентом Пьеро и по приговору епископского суда изгнали из города. Интересно, что сам студент при этом не пострадал: за него заступилась университетская администрация[30]. Хотя факты прелюбодеяния далеко не всегда становились достоянием гласности (опасаясь насмешек, мужья не торопились выносить сор из избы), судебные палаты университетских городов были буквально завалены подобными делами[31]. Часто обманутые мужья не прибегали к помощи правосудия, а сами мстили за нанесенные им оскорбления. Так в 1294 г. один немецкий студент поплатился за сожительство с женой хозяина болонской гостиницы собственной жизнью[32].
Некоторые школяры обзаводились постоянными любовницами и проживали с ними по многу лет. Любопытный случай произошел, например, в 1320 г. в Болонье со слушателем местного университета неким Гультьером Эпифаксом. Этот студент, англичанин по национальности, совершил преднамеренное убийство и, чтобы избежать ответственности за содеянное, попытался симулировать сумасшествие. Из анналов городской судебной курии мы узнаем, что, стараясь убедить всех в своей неадекватности, он бегал по улицам Болоньи, вооружившись двумя мечами и щитом, и предлагал всем прохожим в дар свою подругу[33]. В ходе судебного разбирательства выяснилось, что Гультьер действительно проживал с некой Изоттой, уроженкой Британии, которой незадолго до приведения в исполнение плана убийства завещал все свои накопления (между прочим, довольно солидную сумму в 300 лир), как предположили судьи, для того, чтобы их не конфисковали городские власти[34]. Однако прямые указания на сожительство школяров с конкубинами (в отличие от случаев адюльтера) встречаются в источниках довольно редко. Возможно, университетские слушатели действительно не так часто вступали в длительные половые союзы, предпочитая им случайные связи. Ведь большинство школяров проживало в домах преподавателей и общежитиях, да и состояние студенческих кошельков было по большей части настолько скудным, что не располагало заводить содержанок.
Однако недостаток средств вовсе не мешал многим слушателям университетов активно пользоваться услугами проституток. Хотя городские статуты запрещали последним селиться близ университетских кварталов[35], контакты студентов с женщинами легкого поведения были довольно интенсивными. Нередко именно пребывание в городе университетских общин создавало условия для расцвета проституции.
До появления публичных домов (а их стали открывать начиная с XIV столетия) главными рассадниками проституции в городах служили таверны. «Нам сообщили, −пишут огорченные родители сыну-студенту, − о твоем обязательстве взяться одновременно и за Кодекс и за Дигесты, но не за те, что от Юстиниана, а те, что от продажных женщин, не от императоров, а от шлюх. И что по утрам ты встаешь ... не для того, чтобы посещать занятия, а чтобы ходить по тавернам, где пробуешь изысканные вина и потом, после обильных возлияний, поглощаешь приготовленные хозяином вкусные обеды и погрязаешь в разврате. И так день за днем, ночь за ночью ты растрачиваешь время попусту, что сильно нас печалит, ибо (тем самым) ... ты уже утратил всякое уважение родственников»[36]. «С печалью узнал я, − сообщает в своем послании отец другого школяра,− сначала на основе слухов, но потом они из разных источников подтвердились, что ты, оставив ученые занятия, от которых мы ожидали чести и славы, проводишь дни и ночи непотребно в кабаке с дурными женщинами»[37].
Проституция процветала также в банях. Сюда ходили для того, чтобы принять горячие и холодные ванны, побриться, постричься, сделать кровопускание, но одновременно бани служили местом встреч с проститутками и развратниками всех мастей[38]. Не случайно в университетском учебнике XV в. «Предписания и наставления школярам» (он был особенно популярным в немецких университетах) посещение бани дозволялось студентам лишь два раза в год, да и то с разрешения преподавателя[39]. Из одного болонского документа, датируемого 1340 г., мы узнаем о том, что слушатель медицинского факультета Никола Монтальчино, соблазняя некого Франческо, сына художника Альберто да Баньо, пытался завлечь свою жертву именно в баню: «Нежно касаясь тела мальчика руками, действуя ласками и лестью, уговаривал его пойти в баню, суля всяческие чудеса». Конец этим гнусным домогательствам положили крики сметливого Франческо[40].
Нередко проститутки оказывали студентам услуги прямо на дому. В некоторых городских статутах прямо говорится о «продажных женщинах, посещающих жилища школяров» (иски об их оскорблении разрешалось возбуждать лишь в случае пролития крови)[41]. В университетских кварталах процветало сводничество. Когда в 1298 г. болонская горожанка донна Диана, дочь Буонакорсо обвинила слушателя правоведческого факультета Николо в разбойном нападении на неё и нанесении ей ножевого ранения, последний заявил, что донна Диана не кто иная как сводня, и сын ее Бертуччо − тоже всем известный сутенер: «Они держат в своем доме дурных женщин, которые отдаются всем, кто пожелает, за деньги, а именно за один болонский гросс»[42]. Как показал студент, мать и сын «направляют проституток в дома школяров и половину из этих денег забирают себе за сводничество»[43].
Рынок сексуальных услуг в университетских городах был настолько широк, что найти женщину легкого поведения (причем за довольно умеренную плату) ни для кого не составляло труда. Документы буквально пестрят упоминаниями о сутенерах, поставляющих проституток школярам, о проститутках обворовывающих студентов, о студентах, оскорбляющих и избивающих проституток. Вот лишь несколько ярких примеров. В 1328 г. трое слушателей Болонского университета, живущих в школе-пансионе профессора Джильфреда, выбросили из окна некую Софию, дочь донны Мины, оказавшуюся на поверку женщиной легкого поведения[44]. В 1337 г. студент права в Болонье родом из Форли обвинил проститутку по имени Маргарита в том, что она похитила из его комнаты деньги и вещи. Среди украденного значились широкий плащ из светлой ткани на кроличьем меху (его оценили в 12 лир − сумму, эквивалентную 240 солидам или гроссам), шелковая накидка (50 солидов), ботинки (20 солидов), большая простыня (40 солидов), корзина с пшеницей (30 солидов), канделябр для свеч (10 солидов) и другие менее ценные предметы[45].
Иногда студенты селились прямо в домах сводников, сутенеров, содержателей притонов и борделей. Одни попадали туда по неосмотрительности, другие вынужденно − из-за недостатка средств или отсутствия подходящего жилья. Ведь в университетских городах зачастую не хватало удобных для проживания и доступных по цене помещений. К тому же многие студенты вносили арендную плату неаккуратно, и домовладельцы старались избавиться от невыгодных жильцов[46]. Все это заставляло школяров принимать гостеприимство весьма сомнительных хозяев[47]. В 1286 г. в Болонье расследовалось дело некого Бартоломео ди Энрико Арпинелли, владельца пансиона, превратившего свой дом в настоящий вертеп. Студенты жили здесь вместе с проститутками и что ни день досаждали соседям шумом и криками. Представ перед судом, Бартоло категорически отверг выдвигаемое против него обвинение в сводничестве. Домовладелец заявил, что действительно на протяжении нескольких лет сдает трем студентам-правоведам комнаты с пансионом, но что касается всего остального (обвинений в попустительстве разврату), то это злостная клевета. Он зарабатывает на жизнь не сводничеством, а продажей вина в розницу. Семья его честная и живет в Болонье уже двести лет. Женщины же, которых видят доме, никакие не проститутки, а просто служанки. Однако, несмотря на запирательство, Бартоло был полностью изобличен показаниями многочисленных свидетелей[48].
Случалось, студенты сами создавали притоны. Некоторые наиболее предприимчивые, пользуясь правом беспошлинной продажи вина[49], открывали питейные заведения − небольшие закусочные, рюмочные и распивочные, легко превращавшиеся в очаги порока и разврата. Так слушатель флорентийского университета Джулиано Сабино организовал совместно со своим преподавателем пивную, в которой не только торговали вином в разлив, но и предоставляли всем желающим доступных по цене женщин[50]. Этим же промышлял болонский студент Бернардо Модесто, арендовавший в подвальном помещении небольшой винный погребок. Предприятие давало хороший доход, но лишь до тех пор, пока Модесто не пал жертвой доноса. В ходе другого судебного разбирательства, предпринятого в Болонье в 1339 г., выяснилось, что школяр Антонио Джилли осуществлял незаконную продажу вина в разлив и бутылками на вынос. К ответственности его привлекли, однако, не за торговлю, а за убийство в его доме в ссоре из-за женщины знатного болонского горожанина.[51]. В распоряжениях миланского герцога референдарию Павии от 1428 г. говорилось, что ректора местного университета с целью получения наживы создают в своих домах питейные заведения, в которых осуществляется незаконная (сверх установленных квот) продажа вина. Здесь же «ведутся азартные игры и промышляют своим дурным ремеслом падшие женщины». Герцог требует от павийских властей немедленно навести порядок[52].
Школяры вообще не отличались законопослушностью. Студенческая среда служила рассадником многочисленных преступлений. Угрозу правопорядку, создавало уже само присутствие в городе большого числа молодых людей, лишенных родительской опеки и испытывающих трудности в жизнеобеспечении. Многие из них были вооружены[53]. Развитию в студенческой среде преступности способствовало также то обстоятельство, что к университетским общинам часто приписывались лица, близкие по своему положению к маргинальным слоям – спившиеся мастера, безместные слуги, опустившиеся клирики и даже просто бродяги. Такие не стремились получить образование, а лишь пытались воспользоваться привилегиями студенческого статуса. Они часто промышляли воровством, грабежами и разбоем, становились зачинщиками всевозможных ссор и драк. Множество преступлений совершалось также и на сексуальной почве. Студенты, в массе своей молодые неженатые мужчины, чаще других проявляли в отношении к женщинам агрессию. Ведь, связанные обетом безбрачия, они не могли удовлетворять свои сексуальные потребности «законным» путем, что нередко толкало их на путь преступления. Похищения женщин, насильственное принуждение к сожительству, дефлорации, изнасилования составляли неотъемлемую сторону жизни университетских кварталов.
Об этом прямо говорят материалы городской судебной курии Болоньи. За период с 1280 по 1350 г. здесь сохранилось более 600 протоколов, в которых фигурируют имена студентов Хотя дела о нарушении нравственности составляли лишь 3% судебных случаев[54], в действительности их было намного больше. Ведь большинство подобных преступлений расследовалось не в городском, а в епископском или ректорском судах, материалы которых не сохранились.
Помимо случаев адюльтера, о которых уже упоминалось выше, предметом судебного разбирательства часто служили дела о насильственном увозе. Так в 1287 г. некая донна Бьянка обвинила слушателя Болонского университета, римлянина по происхождению в том, что он с помощью слуг ворвался в её дом и похитил дочь Туру, девочку 12 лет. На момент возбуждения уголовного дела местопребывание похищенной оставалось неизвестным[55]. В другом случае слушатель правоведческого факультета Джиованни ди Валенца украл у своего преподавателя племянницу. (1321 г.). Когда разгневанный отец явился в дом обидчика с тем, чтобы защитить свою ни в чем неповинную дочь (кстати, не подававшую к похищению никакого повода), то студент набросился на него с кулаками. Несмотря на протесты несчастного отца, он продолжал насильно удерживать молодую девушку вплоть до того времени, пока в дело не вмешались городские власти[56].
В подобных историях не было ничего романтического. Случаи, зафиксированные в судебных протоколах, ничем не напоминают рассказы о злоключениях влюбленных. В отличие от похищений, составлявших фабулу литературного повествования, они совершались не пылкими воздыхателями, а расчетливыми и грубыми насильниками. Умыкания осуществлялись в основном по одному и тому же сценарию. Под покровом ночи похитители врывались в дома горожан и уводили оттуда испуганных беззащитных женщин, чтобы затем силой и угрозами принудить их к сожительству. Когда в 1291 г. трое студентов родом из Бергамо украли у одного болонца, жителя прихода св. Андрея жену по имени Биче, то они быстро переправили её в дом своего сообщника, некого Джованни Саббатини. Как установило следствие, сделано это было для того, чтобы «беспрепятственно и без всяких помех познавать женщину телесно»[57]. Другую такую попытку удалось предотвратить. В том же 1291 г. четверо студентов, один из них клирик, ворвались в дом некой Кастеланы ди Мартино. Схватив девушку, похитители попытались ускользнуть вместе со своей добычей, но на крики Кастеланы сбежались родственники, которые и отбили несчастную[58].
Жертвами нападений часто становились одинокие женщины − жены, разъехавшиеся со своими мужьями, девушки, оставшиеся без попечения родных, вдовы и их малолетние дети. Иногда на улочках, прилежащих к университетским кварталам, разворачивались настоящие драмы. В 1302 г. двое болонских студентов, одни калабриец, другой брешианец, совершили нападение на дом некой Агнессы, вдовы, проживающей в приходе св. Мамоло. При поддержке нескольких вооруженных людей они вышибли двери и выволокли на улицу хозяйку и её малолетнюю дочь Франческу. Однако здесь случилось непредвиденное. Мать неожиданно вырвалась из рук похитителей и бросилась в канаву с водой на обочине (на улице царила непролазная грязь). Привлеченные её истошными воплями, из окон соседних домов стали выглядывать горожане. Воспользовавшись временным замешательством преступников, дочь хозяйки Франческа освободилась от веревочных пут и бросилась бежать. Похитители стали её преследовать, но вскоре были вынуждены отступить: на крики женщин сбежался народ, и им пришлось спешно уносить ноги[59].
Столь же неудачно закончилась и другая не менее дерзкая попытка похищения, причем дело происходило не ночью, а ранним утром. Некая Тура, дочь донны Марии, немая девушка, подверглась нападению прямо в церкви, куда она еще до начала утренней мессы пришла помолиться. Её с помощью своего слуги пытался захватить какой-то школяр, спрятавшийся на хорах капеллы св. Петра (1332 г.). Свидетелем происшествия, однако, оказался причетник, который неожиданно поднял тревогу, после чего злоумышленникам пришлось ретироваться[60].
Для студенческой среды, видимо, был характерен очень высокий уровень концентрации сексуального насилия. Дома, улицы университетских кварталов уже таили в себе скрытую угрозу. Так в сентябре 1298 г. болонская горожанка Доменика дель Альбертуччо подверглась нападению преступников прямо на улице св. Прокла, близ школы гражданского права. Среди бела дня школяры затащили её к себе в дом, где, как сообщается в протоколах судебного следствия, девушку «повалили на пол и против всякого её желания лишили девственности»[61].
За три месяца до этого в болонской городской курии разбиралось другое аналогичное дело, где жертвой насилия стала некая Имельда ди Якопо. Она обвинила в совершении этого преступления флорентийца Симона – «студента Болонского университета и к тому же духовную особу». Однако школяр сумел опровергнуть выдвинутое против него обвинение. В свое оправдание он заявил, что Имельда − обыкновенная проститутка: «за вознаграждение в 5 − 6 сольдо и дармовой обед она ходит по домам школяров и отдается без разбора всем, кто готов заплатить». В доказательство справедливости своих слов Симон представил свидетельские показания сразу пятерых человек − троих студентов, булочника и прачки[62].
Объектами сексуальной агрессии нередко становились не только женщины, но и мальчики. Вопиющий случай произошел в Болонье в 1303 г. В доме, где проживали два студента, было совершено насилие над племянником некого Бранко Сандзаджионе. Последний работал в университете писцом и отправил своего племянника к школярам с поручением взять для копирования несколько пеций. Назад мальчик вернулся в слезах и поведал изумленному дяде, что «не успел он переступить порог дома, как его схватили, повалили на кровать и, невзирая на сопротивление, надругались содомитским способом». Возмущенный писец сразу же кинулся к обидчикам. Те признали тяжесть содеянного, но предложили не начинать судебного преследования, а договориться миром[63].
Потерпевшие, особенно не принадлежавшие к привилегированным слоям и не имевшие высоких покровителей, нередко отвечали на подобные предложения согласием. Ведь добиться вынесения обвинительного приговора по делам, связанным с преступлениями против морали, особенно, если таковые совершались студентами, было крайне сложно. Студенческие и преподавательские общины пользовались значительными судебными иммунитетами[64]. Университетская система судопроизводства была довольно запутанной и функционировала неэффективно. Многие вопросы университетской юрисдикции оставались неурегулированными. Единый порядок рассмотрения дел в судах отсутствовал[65]. Университетское правосудие не имело под собой прочной законодательной базы. По вопросам подсудности школяров, законности тех или иных судебных решений часто возникали споры[66]. Университетские общины нередко пытались оспорить приговоры, вынесенные муниципальными и епископальными судами. При этом они обращались за поддержкой в императорскую, королевскую или папскую судебную курию. Например, когда в марте 1321 г. болонская коммуна распорядилась обезглавить испанского студента Джиованни ди Валенца (он, как уже говорилось выше, похитил племянницу знаменитого каноника Джованни д'Андреа), школяры нашли это наказание неоправданно тяжелым. Они направили жалобу императору и в знак протеста покинули город. Властям пришлось приложить немалые усилия к тому, чтобы вернуть университет, переехавший сначала в Имолу, а затем в Сиену[67].
Нередкими были случаи, когда университетская администрация вставала на защиту студентов, и их преступления оставались безнаказанными[68]. Когда в 1499 г. за изнасилование горожанки был привлечен к ответственности ректор Пизанского университета – студент факультета права Пьеро Бранди, представители университета всячески затягивали судебный процесс, собирая о потерпевшей порочащие сведения. Моральный облик девушки, однако, оказался безупречным, и капитан Пизы потребовал подвергнуть виновников преступления (вместе с ректором перед городским судом предстали и другие его участники, также слушатели высшей школы) длительному тюремному заключению. Тем не менее, все обвиняемые отделались небольшими денежными штрафами[69]. Сам Пьеро Бранди даже не лишился своей должности, хотя в университетских статутах категорически запрещалось доверять исполнение ректорских обязанностей тому, «кто пользуется дурной славой или запятнал себя какими-либо бесчестными проступками»[70].
Итак, действительность была такова, что за преступления сексуального характера студенты редко наказывались по всей строгости закона. И дело здесь не только в заступничестве или нерешительности властей, несовершенстве юстиции или неэффективности университетского правосудия. Просто само общество проявляло известную терпимость к сексуальной агрессии тех, кто лишен был возможности удовлетворять свои половые инстинкты «законным» путем. Задавая определенную парадигму сексуальности, оно в то же время не могло быть последовательно репрессивным по отношению ко всем, чье поведение не соответствовало христианским понятиям о добродетели (уже хотя бы потому, что тотальная контрсексуальная репрессивность самоубийственна для общества)[71]. И прежде всего, это относится к тем, кто в силу своего статусного положения был обречен на безбрачие – к клирикам, подмастерьям, школярам, преподавателям и другим представителям многочисленного на средневековом Западе слоя «вечных» холостяков.
Внебрачное состояние продолжалось у школяров длительное время после наступления половой зрелости, а иногда и на протяжении всей их жизни. Только в маргинальных формах брачно-сексуальных отношений (конкубинат, насилие над женщинами, посещение проституток) они могли найти хоть какой-то «выход» своей сексуальной энергии. Не удивительно, что в массовом сознании существовало представление (или даже убеждение) в допустимости для школяров (как и для других категорий холостяков) широкой сексуальной свободы. Поскольку безбрачие никогда не рассматривалось как состояние, предполагающее обязательный отказ от сексуальных удовольствий (по крайней мере, у мужчин), в половой невоздержанности студентов не видели ничего особо предосудительного, слишком уж оскорбляющего общественную нравственность. Считалось вполне естественным, что молодые люди так или иначе будут стремиться найти себе партнершу для плотских утех. На посещение школярами проституток смотрели сквозь пальцы, как на вполне обычное, а не постыдное или хотя бы требующее сокрытия дело. Внебрачные связи студентов также никого особо не шокировали. Даже к насилиям над женщинами проявляли известную терпимость. Для многих школяров участие в изнасилованиях, в том числе групповых, было чем-то вроде пропуска в молодежную среду. В таких случаях преступники имели гораздо больше оснований опасаться мести родственников потерпевшей, чем официального правосудия (строго наказывалось только насилие над малолетними детьми и почтенными матронами).
Конечно, горожане всегда стремились оградить себя от буйства студентов. Городские установления запрещали школярам носить оружие, собираться большими толпами на улицах, устраивать по ночам шумные сборища, прятать свои лица под масками, выламывать камни из мостовой, играть в кости и карты[72]. По статутам Болоньи университетских слушателей полагалось наказывать (посредством наложения штрафа) даже за исполнение любовных серенад под окнами горожанок[73]. Однако сами университетские сообщества сквозь пальцы смотрели на амурно-сексуальные «подвиги» школяров. Интересно, что в уставах университетов, тщательно регламентировавших все стороны жизни студентов (вплоть до того, какую одежду следует носить, как отмечать праздники, как хоронить умерших и т. п.[74]), почти нет предписаний, которые бы ограничивали свободу учащихся за пределами университетских школ (кроме запретов на ношение оружия и участие в азартных играх[75]). Покушения школяров на общественную нравственность, их проступки против морали (если, конечно, они не были сопряжены с насилиями, драками и убийствами) воспринимались университетским сообществом лишь как мелкие шалости.
Попытки ввести студенческую вольницу в определенную колею предпринимались только в коллегиях[76]. В некоторых из них действовали довольно строгие уставы, предусматривающие суровые наказания для нарушителей. Обитателям коллегий запрещалось ночевать в других местах, входить в коллегию и выходить из неё в ночное время, (на ночь входная дверь запиралась, ключи от неё хранились у ректора), приводить с собой подозрительных женщин, носить оружие, посещать таверны и публичные дома, предаваться винным возлияниям, играть в азартные игры, шуметь, скандалить, драться, развратничать и сквернословить. Так, например, в Испанской коллегии в Болонье, студента, не пришедшего ночевать в свою комнату, полагалось в первый раз – садить на хлеб и воду, во второй – изгонять. Если кто-то пытался ночью выбраться из окна общежития, то должен был заплатить штраф в размере нескольких лир. Тот, кто приводил на ночь женщину, наказывался изгнанием[77].
В Григорианской коллегии Болоньи существовали такие виды наказаний как перевод студента на хлеб и воду, штраф, заточение в кандалы, выселение – временное или навсегда (статуты 1372 г.). Того, кто оставался в чужой комнате после заката солнца (без специального на то разрешения ректора), а также пребывал в ночное время вне стен общежития лишали права проживания (право столоваться при этом сохранялось). Если кто-то пытался проникнуть в коллегию через окно, то его исключали, в первый раз – на месяц, при повторном нарушении – на полгода, в третий раз – навсегда. С первого же раза изгоняли за богохульство, оскорбление ректора (даже словесное), за ношение в стенах коллегии оружия, членовредительство, нанесение ножевых ран, за кражу вещей, принадлежащих коллегии, на сумму свыше 30 солидов и личных вещей школяров на сумму свыше трех болонских лир, а также за распутство и сексуальное насилие – дефлорацию, адюльтер, содержание постоянных любовниц (пусть даже и не в стенах коллегии!). За посещение проституток налагался штраф. Аналогичное наказание применялось к тому, кто приводил в коллегию женщину (пусть даже и не подозрительную!)[78]. Подобные запреты действовали также и в отношении мальчиков, причем в статутах некоторых коллегий это оговаривалось особо[79].
Однако по-настоящему контролировать поведение студентов можно было только в тех коллегиях, которые функционировали на основе принципов благотворительности[80]. В таких общежитиях школяры получали кров и пищу бесплатно, и опасение лишиться этой привилегии (полностью или частично) заставляло их внимательнее прислушиваться к доводам администрации[81]. Там же, где студенты сами оплачивали свой пансион, поддерживать порядок было сложнее (администрация не располагала действенными средствами принуждения), и дисциплина здесь заметно хромала[82]. Наказания за проступки не были в таких учреждениях особо суровыми. Пьянство и распутство серьезными нарушениями не считались. Хотя в самих общежитиях пить строго запрещалось, студенты могли проводить вечера в тавернах и гулять по улицам до позднего часа. Если школяр приводил в коллегию подозрительную женщину, то его полагалось изгонять лишь с третьего раза[83].
Повсеместное ужесточение дисциплины в коллегиях началось только с XVI столетия. В это время даже в общежитиях для слушателей высших факультетов, действовавших на благотворительных началах, где традиционно администрация составлялась из самих школяров, должности патеров стали передавать профессорам. Последние получили право назначать на стипендии и изгонять неповинующихся (раньше это право принадлежало только основателям коллегии или лицам их замещающим)[84]. Во многих педагогиях, прежде всего во Франции, Англии, Германии, Фландрии, стали применять телесные наказания[85]. В некоторых коллегиях появились собственные тюрьмы, где содержали провинившихся школяров. Так в лейпцигской Collegium minus студент за различные серьезные правонарушения мог быть наказан тюремным заключением сроком до 6 месяцев.[86]. Особенно строгие дисциплинарные взыскания применялись в XVI столетии в коллегиях для артистов, где основной костяк составляла молодежь в возрасте от 14 до 18 лет[87]. Но самые суровые порядки поддерживались в иезуитских колледжах. Их уставы порой напоминают монастырские.[88]. Так в коллегии Борромео (Павийский университет) школярам запрещалось заходить в комнаты товарищей (даже в дневное время), держать у себя светские книги и рисунки, петь и играть на музыкальных инструментах (кроме органа), пропускать ежедневные молитвы и многое другое (статуты 1566 г.). Их наказывали не только за греховные поступки, но и за греховные мысли. Что же касается любовных утех, то для членов коллегии считались недопустимыми не только плотские связи, но и любое общение с женщинами[89].
Однако на протяжении почти всего средневековья порядки в коллегиях не отличались особой строгостью. Дисциплина здесь была довольно расхлябанной. Школяры, как проживающие в коллегиях, так и селившиеся в других местах[90], пользовались значительной сексуальной свободой. Проповедники, постоянно клеймившие студентов за распущенность, видимо, были не так уж далеки от истины: добродетель отнюдь не являлась отличительным свойством их натуры. Целенаправленное подавление секса и сексуальности не было свойственно студенческой среде. Отказ от брачных уз вовсе не мешал школярам жить полноценной сексуальной жизнью и приобретать богатый любовный опыт. Слушатели университетских школ были бойкими клиентами проституток, вступали в случайные связи, заводили себе постоянных любовниц и подруг. При этом такое поведение ни у кого (кроме разве что самых строгих моралистов) не вызывало особых нареканий. Царящая в студенческой среде свобода нравов воспринималась как нечто вполне естественное. Осуждался не разврат как таковой, а лишь сопряженные с ним насильственные действия − побои, оскорбления, надругательства и т. п[91].
Благопристойность вовсе не считалась для школяров чем-то обязательным. Распущенность не наносила особого урона студенческой чести. Клиенты проституток, развратники и прелюбодеи продолжали слыть за добродетельных юношей. Будучи бесшабашным повесой, весельчаком и распутником, школяр вполне мог оставаться в глазах своих товарищей и профессоров-наставников человеком достойным и добропорядочным. Поэтому разнохарактерные студенческие типы, которые мы обнаруживаем в различных средневековых источниках, хотя и кажутся, порой, внутренне противоречивыми, в действительности не составляют безусловной оппозиции друг другу. Образами-антиподами они видятся только из нашего сегодняшнего дня.
Все представители нашего Несвятого семейства заинтересовались темой "Борджиа" одинаково. Мы не читали о Борджиа в школе и в глаза не видели книги Рафаэля Сабатини. До последнего времени эта семья была для нас, как и для многих других людей, синонимом похоти, разврата, искусства отравления и политической интриги. А потом мы посмотрели канадскую версию сериала. И заверте... А как вы заинтересовались данной темой? Что вам больше всего нравится? И главное: о чем бы вы хотели прочитать в нашем сообществе?
1. На @дневниках уже есть несколько сообществ. посвященных "Борджиа". Зачем создавать еще одно при очевидной нехватке аудитории? - Чужое сообщество сродни съемной квартире или наемному труду: ты платишь деньги и вкладываешь усилия в то, что тебе не принадлежит. Данный подход нас не устраивает. Тратить время на детские игры в песочнице по узурпированию других сообществ мы не считаем нужным: в мире есть много других интересных дел. Поэтому-то мы и создали свое сообщество, в котором правила устанавливаем мы сами.
2. Кто входит в Несвятое семейство? - Нас трое: Хуан, Чезаре и Лукреция. Мы все добрые старые приятели, знакомые друг с другом более десяти лет. На встречи мы обычно приходим вместе: с тем чтобы не допускать заражения сифилисом, ножевых ударов и внебрачных половых связей друг друга. Поскольку мы играем в Несвятое семейство, мы будем рады видеть в этом сообществе других людей, ассоциирующих себя с теми или иными персонажами вселенной Борджиа: будь то компьютерные фильмы, книги или видеоматериалы.
3. Есть ли у сообщества ограничения по публикуемому контенту? - Поскольку публикация материалов в сообществе регулируется Правилами @дневников и законодательством Российской Федерации, мы оставляем за собой право ограничивать доступ пользователей младше 18 лет к ряду текстовых и графических материалов. Само сообщество доступно для чтения всем пользователям интернета без ограничений.
На территории данного сообщества действуют Правила @дневников. Применимое право - российское. Ваше Несвятое семейство убедительно просит вас вести дискуссии чинно и вежливо, как и подобает благовоспитанным пользователям интернета. Администрация сообщества оставляет за собой право дорабатывать и изменять правила по мере необходимости, однако надеется на благоразумие и критическое отношение к действительности Постоянных читателей и Участников сообщества.
Это сообщество посвящено Италии конца XV-начала XVI веков и, в частности, представителям одного несвятого семейства, которые на всю жизнь вошли в историю как первая организованная мафиозная семья политиков и отравителей. Вы уже догадались, что речь идет о семье Борджиа. Это не значит, что в сообществе не появится материалов по другим периодам истории Италии и граничащих с ней европейский государств: одни события в истории проистекают из других - и глупо, освещая XV-XIV века, оставлять покрытым мраком более ранний исторический период. Это сообщество не преследует цели докопаться до истины спустя более чем 500 лет или свести все к унылым историческим диспутам. Оно создано для общения, обмена сведениями и встреч людей, увлекающихся Италией в целом и семьей Борджиа в частности, или тех, кто увлечется данной темой после просмотра сериалов, прочтения книг или уроков истории в школе. Про Борджиа написано, снято и нарисовано много: едва ли четверть из этого является истиной. Но чтобы понять, что происходило 500 лет назад в Италии, нужно прочитать не один десяток источников и исследований, имея при том развитое критическое мышление, а для того, чтобы прочитать, нужно найти. Источников и исследований много, их большая часть - на иностранных языках, которыми среднестатический человек не всегда владеет, поэтому еще одна из целей сообщества - структурировать информацию, чтобы заинтересованные люди могли быстро найти необходимые для них данные. Ну и наконец, о Борджиа ходит много разных небылиц и с каждым годом, с каждым отснятым кадром, написанной песней, опубликованным иссследованием таких небылиц становится все больше. Поэтому в сообществе не запрещено говорить об инцестуальных связях, однополой любви и т.д. и публиковать соответствующие графические и текстовые материалы. В конце концов вряд ли репутацию несвятого семейства можно хоть чем-нибудь испортить больше.